Ирина Салтыкова: «Переживаю по поводу нашей страны, что мы деградируем»

Певица Ирина Салтыкова побывала в гостях у радио «Комсомольская правда» (97,2 FM). И вместе с ведущей программы «Назад в СССР» Еленой Афониной поностальгировала по советской школе.

Афонина:

— Итак, запасаемся мелом, указкой, доска нам понадобится, школьная парта тоже непременно, ну а также школьная форма, которая в те советские годы была. Правда, менялась не один раз, но все-таки, знаете ли, многое связано с тем школьным прошлым, с прошлым, которое было и осталось в прошлом. Для кого-то оно сладостное и воспоминания вас преследуют радостные и радужные. Для кого-то школа — это кошмар и хочется поскорее ее забыть, но в страшных снах по-прежнему ты стоишь у школьной доски и не можешь ничего ответить. Как это происходило у нашей гость и что связано у нее со школьными годами? Что был за выпускной и какой он был, школьный аттестат, узнаем непременно в течение этого часа. Итак, в студии певица и актриса Ирина Салтыкова. Вам сейчас предстоит вспомнить, если я не ошибаюсь, школу № 20. Где находилась школа?

Салтыкова:

— Это Тульская область, город Новомосковск. До пятого класса я училась в одной школе, а после пятого основная моя школа была, конечно, школа №20… Вы сказали сейчас про школьную форму и доску — конечно, это, наверное, два основных понятия. Потому что школьную форму ты надевал каждое утро, сталкивался с ней постоянно — ты ее и любил, и не любил. Но я вот вспоминаю, что я действительно отличалась от всех тем, что у меня школьная форма была самая короткая. Я даже сейчас помню, сколько сантиметров — 33 сантиметра у меня было от талии до подола. Но в 8-м классе, когда стали модны уже каблуки, ну, в общем, для нас в 8-м классе их можно было уже надевать, я, естественно, надевала их и подходила к этой несчастной доске, потому что мы же сами перед уроком готовили доску, чтобы она была чистая, и мальчики всегда наклонялись всегда вот так из-под парты и смотрели, что там под школьной формой. А мне было очень дискомфортно и я руки не поднимала высоко и все время одергивала это платье. Вот такие девичьи воспоминания у меня приятные, потому что школа, помимо того, что мы там получаем образование, мы там еще учимся общаться с людьми.

Афонина:

— Ирина, а если сейчас вот в сухом остатке — школа для вас была больше мучением или…

Салтыкова:

— Мне очень легко давались предметы, такие, как математика, геометрия, химия, физика. Что касается литературы, то, может быть, я сейчас необъективно оценю, то, что я не гуманитарий, но я очень люблю литературу. Для меня это сейчас даже выше, чем что-либо в этой жизни. Потому что так много узнаешь, так тебе интересно, что я считаю, книга — самый лучший собеседник. Мы с дочкой разговаривали, она говорит: мам, у нас просто не умеют и не хотят правильно подать, чтобы это было интересно ребенку читать. Когда она за границу уехала жить, говорит, что стала литературу по-другому воспринимать, она без книги не может вообще жить.

Афонина:

— Вопиющий случай произошел в одной не московской школе, когда девочка написала на экзаменационном бланке следующее: «Да, я дура!» — поставила восклицательный знак и сдала вот этот пустой бланк. То есть это был вот такой протест. Журналист «Комсомолки» Дарья Токарева как раз писала об этом. Может быть, литературу должны преподавать совсем особые люди, для того чтобы не отпугивали ни Толстой, ни Чехов, ни Тургенев.

Салтыкова:

— Конечно. Она виновата в чем-то, конечно, не без этого, эта девочка, да. Но виновато и все ее окружение. Родители, учителя, друзья, которые добивали, не помогали. Нужно помогать людям, любить людей. А когда они не видят любви, вот они это и делают. Я переживаю по поводу нашей страны, что мы деградируем немножко.

Афонина:

— Но ведь советская школа тоже была, наверное, далека от идеала?

Салтыкова:

— Как моя дочь говорит, не факт, что легкий путь — это правильный путь. Поэтому диктатор, может быть, и хорошо, нас хоть как-то держали в ежовых рукавицах, а вот сейчас никто никого не держит, никто никого не боится, поэтому она взяла и написала. А раньше попробуй, напиши, тебя выгонят из школы, вызовут родителей, отец с ремнем придет и при всех может избить.

Афонина:

— А такие случаи были в вашей жизни? Родителей вызывали за что-нибудь в школу?

Салтыкова:

— Моих — нет. Потому что я скромная была, чересчур даже. Я потом развязалась, где-то, наверное, лет в 15.

Афонина:

— Это переходный возраст. Это кошмар всех родителей и учителей.

Салтыкова:

— У меня подружка появилась такая боевая. Мы много смеялись, у нас хулиганство такое было — ха-ха-ха — над всем, что нужно и не нужно. Ребенок должен реализоваться, пробовать и делать ошибки. Есть, конечно, хорошие школы у нас, но их мало. Все, наверное, зависит от зарплат, педагоги тоже несладко живут.

Афонина:

— Ирина, думали ли мы в то время, когда учились в советских школах, сколько зарабатывают педагоги? По-моему, нас этот вопрос даже не интересовал. А вот в принципе-то школьная дружба сохранилась?

Салтыкова:

— Да нет, конечно. Дело в том, что друзей мы более сознательно, наверное, находим в более сознательном также возрасте. А тогда — это просто рядом близкие подружки, друзья. Но потом каждый выбирает свой путь. Кто-то растет, кто-то не растет. Я не видела своих одноклассников долгое-долгое время. И как-то возникали мысли, что, ой, как интересно было бы увидеть… И тут я иду в аэропорту Ницца и слышу сзади голос: «Ирина!». Я, естественно, не оборачиваюсь, по привычке… И вдруг они говорят — да нет, мы не ваши поклонники, мы просто ваши одноклассники. Мне стало интересно, я обернулась, с ног до головы посмотрела, и узнала. Мне было очень приятно увидеть своих одноклассников солидными, серьезными людьми. Потому что мне казалось, что основная масса — это пьяницы и т.д.

Афонина:

— А среди этих мальчиков не было ли того, на кого вы, может быть, в то время глаз положили?

Салтыкова:

— Меня окликнул наш отличник, у нас их было три в классе. Один из них как раз ближе к выпускным за мной приударил. Был новый год и я в первый раз от мамы, и вообще в первый раз, накрасила ресницы, губы, дома сделала прическу, кудри. У меня длинные волосы были, и я всегда делала либо один хвост, либо две косы, либо одна коса. А тут я распустила волосы, платье одела красивое и пошла на вечеринку. И была в классе минута молчания. Никто не ожидал меня увидеть такой красавицей, оказывается.

Афонина:

— Но в мини-юбке?

Салтыкова:

— Да, в мини-юбке. Мама моя модная была, и она считала, что так гармоничней будет. И она же мне сама юбки и отрезала. Так вот в этот вечер один из отличников стал меня приглашать на танец. Я обалдела, думаю — ах, вот что вам надо — внешность!

Афонина:

— В тот момент Ирину Салтыкову постигла великая мудрость…

Салтыкова:

— Ну и вот потом этот отличник меня решил проводить до дома. В итоге три дня подряд он меня приглашал в кино. Потом мне надоело и я сказала — больше не хочу ходить с тобой. Я успокоилась на том, что, оказывается, могу нравиться и у меня могут быть молодые люди, я гордая стала, уверенная в себе.

Афонина:

— А когда было взаимное чувство?

Салтыкова:

— Взаимное уже гораздо позже. Я же из школы пошла в техникум сначала в строительный, потом в институт. Вот, наверное, в техникуме, на первом или на втором уже даже курсе за мной ухаживал парень, Сергей, он очень скромный был, красивый, воспитанный в отличие от других мальчишек.

Афонина:

— Ну а как же вечное — барышня и хулиган — когда хочется перевоспитать самого заядлого двоечника?

Салтыкова:

— Двоечник Игорь мне нравился как раз вот до этого случая, когда я накрасилась. У нас был спорткласс, мы играли в волейбол. И мы когда каждый день ходили на тренировку, девчонки мальчишек затаскивали в раздевалку и говорили — ты мне нравишься… Короче, я говорю — я так делать не буду, скажите вы ему за меня. Его затащили в раздевалку и сказали — ты нравишься Ирке. Он — ну и что? И мне было очень грустно и обидно.

Афонина:

— Ну а как же записки, любовное томление?

Салтыкова:

— У меня все было скромно.

Афонина:

— В таком случае, мужское проявление внимание оно как-то иначе выглядит. Вот им дай только по голове портфелем шмякнуть или за косичку дернуть — считается, что таким образом девочка должна внимание обратить. Ваши волосы длинные не страдали от того, что вас за хвостики дергали?

Салтыкова:

— Нет. У нас в основном были очень воспитанные мальчики, у нас хороший класс был. У нас был спорткласс, поэтому, может быть, кровообращение было хорошее в мозгах, поэтому такие глупости они не делали. Класс был прямо показательным и мальчишки были воспитанные. Ну, были исключение — новенькие там приходили смешные, мы смеялись над ними.

Афонина:

— А где вы встречались? Где проводили какие-то вечера совместные?

Салтыкова:

— У нас тренировки были и там лавочки стояли на поле, такой парк был небольшой. И вот там мы сидели, общались. И все — это максимум.

Афонина:

— То есть, никаких таких домашних собраний не проходило?

Салтыкова:

— Нет. Это сейчас, мне кажется, вот это все. В советское время вряд ли домой кагалом можно прийти, и чтобы родителей не было. Все было под строгим контролем. Если я даже в 8-м классе в подъезде красила ресницы — ну, это нормально вообще? Взрослая барышня. Сейчас молодежь нас слушает и говорит — во-о-от, докатились…

Афонина:

— Пусть слушают. Это наше советское прошлое. Ну что ж, мы подошли к тому времени, когда пришлось со школой попрощаться. О, эти выпускные, о, эти последние звонки. Наверняка в вашей школе тоже был рослый паренек, который нес у себя на плече первоклассницу, которая звенела колокольчиком, возвещающим о том, что все, школьная пора завершилась.

Салтыкова:

— Дело в том, что ни мне, ни Алиске не повезло участвовать в этих выпускных вечерах. Я ушла в техникум после 8-го класса и закончила, получается, там среднее образование. А, значит, выпускной я пропустила. Потом — институт и т.д. Алиса — то же самое. Из Москвы она уехала в 9-м классе, учиться за границу. Там она проучилась два года в одной школе и еще год ей оставался. То есть, она не доучилась. Она оставшийся год доучивалась в Швейцарии, в Женеве. Но у нее зато был в университете выпускной, куда я ездила. Где они вот эти шляпы кидали вверх. У них это достаточно торжественно, но скромно.

Это зал огромный актовый, торжественно все, в цветах. Сцену украшают бордовым бархатом, все педагоги идут в костюмах — у каждого свое звание, поэтому для каждого звания свой костюм. Это все очень торжественно, нарядно. Читают очень долго профессора там свои выступления, на пусть истинный своих выпускников наставляли и т.д. В общем, это было очень торжественно. Снималось все это все на фотокамеры, нам потом съемку дали, конечно. Слезы были на глазах и у выпускников, и у учителей, и у родителей. Все вышли, около университета покидали эти шапки, их пофотографировали и все — чао, бамбино!

Афонина:

— Закончились школьные годы?

Салтыкова:

— Какие-то компании в количестве 3-5 человек пошли сами по себе в ресторан. Опять же, не ужинать, а обедать, а потом — по домам. Вот и весь выпускной. Главное, видимо, результат в жизни.

Афонина:

— Но вернемся к советскому времени. Неужели, когда ваши одноклассники заканчивали 10-й класс, вас не пригласили вместе с ними отметить их выпускной? Или у вас не было желания?

Салтыкова:

— Не пригласили. Я не знаю по какой причине. У нас уже было другое общество, другие друзья. И второе — думаю, там мало кого осталось-то, наверное. Если нас, допустим, было 26-30 человек оставалось очень мало — все куда-то ушли и т.д. Почему я вообще пошла в строительный техникум после окончания 8-го класса? Подружки мне сказали. Я говорю — а кем мы будем работать-то? Они мне говорят — начальниками. Я говорю — ну тогда пошли. Меня мама спрашивает — почему ты туда пошла? Я говорю — а куда? У нас в городе, кроме химического института больше никакого не было, остальные все техникумы. И девчонки пошли. Ну и я пошла. А, медицинский еще был.

Афонина:

— В медицину вы как-то нет?

Салтыкова:

— Нет, нет. Это сейчас, может быть, я бы пошла. Потому что я понимаю сейчас, что здоровье — это важно. А тогда я думала, что оно вечное.

Афонина:

— Кстати, уж коль мы об Алисе заговорили, вы видели, когда она взрослела, училась в той же самой школе. Что она повторяет практически ваши ошибки, вас в каком-то периоде?

Салтыкова:

— Я сейчас это вижу. А вот тогда мне казалось, что я такая умная и правильная, а она вот еще совсем бестолковая. А сейчас я вижу — это вылитые гены мамы, папы и т.д. Потому что дети — это вот прямо мы. А как иначе, если они видят, как мы себя ведем, как мы поступаем? И все это отражается. Все у них придет только с опытом, я думаю. Ну, понятно, что каждый человек личность и она, тем более, личность… Но очень сильно вижу себя сейчас. Какое-то вот порой летание в облаках, оптимизм вечный…

Афонина:

— А технический склад ума у нее тоже проявляется? Та же физика, математика?

Салтыкова:

— Нет, она больше все-таки гуманитарий. Но хотя она была очень сильная в математике. Я вообще могла не учить ни алгебру, ни геометрию, мне пять с плюсом ставили.

Афонина:

— В аттестате у вас 5?

Салтыкова:

— Да, конечно. Но я всегда слушала, правда, в отличие от многих. И ей легко давалась математика. Но она литературу любила больше. Я — нет, ну, в силу того, что, наверное, чем ты меньше интересуешься, тем она тебе меньше нравится. За «Войну и мир» я получила три двойки — никогда не забуду. Потому что когда я увидела эти тома, я подумала — как же я буду это все читать. И на первом уроке меня спрашивают, а я говорю — я не прочитала. Мне говорят — два. На следующий урок я опять не прочитала, думаю, меня уже не спросят. Меня спросили. И опять — два. На третий урок я сказала сама себе — меня точно не спросят. Нет, спросили — и опять два.

Афонина:

— Да, за «Войну и мир» три двойки — это, конечно… можно было уже четвертую получить за все четыре тома, чтобы отработать таким образом…

Салтыкова:

— Да, кстати, это была единственная четверть, когда у меня было три по литературе.